Поющие в терновнике - Страница 81

Мартин Кинг взялся командовать тремя сотнями людей, остающихся защищать Дрохеду. Он был старшим среди джиленбоунских фермеров-скотоводов и уже полвека воевал с пожарами.

— У меня в Бугеле полтораста тысяч акров, — сказал он, — и в тысяча девятьсот пятом я потерял все, как есть, ни одной овцы не осталось и ни единого дерева. Пятнадцать лет прошло, покуда я опять стал на ноги, а одно время думал, и вовсе не оправлюсь, от шерсти тогда доходу было чуть, и от говядины тоже.

По-прежнему выл ураганный ветер, неотвязно пахло гарью. Настала ночь, а небо на западе зловеще рдело, дым опускался ниже, и люди уже начали кашлять. Вскоре показалось и пламя, огненные языки и спирали взметались в туче дыма на сто футов, и стал слышен рев, будто неистовствовала на футбольном матче многотысячная толпа. Западный ряд деревьев, окаймляющих Главную усадьбу, разом занялся, на месте его встала сплошная стена огня;

Мэгги, окаменев, глядела с веранды, как на этом огненном фоне скачут и мечутся крохотные черные человечки, словно грешники в аду.

— Поди сюда, Мэгги, выставь все тарелки на буфет. Да поживей, у нас тут не гулянье! — послышался голос матери.

Мэгги с трудом оторвалась от страшной картины. Два часа спустя первая партия измученных людей притащилась подкрепиться едой и питьем, иначе не хватило бы сил бороться дальше. Для того и хлопотали без роздыха женщины — чтобы для всех трехсот человек вдоволь было лепешек и тушеного мяса, чаю, рома и пива. Когда пожар, каждый делает, что может и умеет лучше всего, а потому женщины стряпают, чтобы поддержать силы мужчин. Ящик за ящиком вносили пиво и опустевшие заменяли новыми; черные, закопченные, шатаясь от усталости, мужчины стоя жадно пили, наспех глотали большущие куски лепешек, мигом очищали тарелку едва остывшего тушеного мяса, осушали последний стакан рома и вновь спешили навстречу огню.

Мэгги бегала взад-вперед между кухней и домом, а улучив минуту, с ужасом, с трепетом смотрела на пожар. Была в нем какая-то чуждая, неземная красота, ибо он был сродни небесам, шел от солнц таких отдаленных, что свет их доходит до нас холодным, шел от Бога и дьявола. Передовая волна пламени пронеслась на восток. Большой дом оказался теперь в кольце, и Мэгги различала подробности, которые прежде в сплошной стене огня нельзя было разглядеть. Различимы цвета — черный и оранжевый, красный, белый и желтый; вот чернеет силуэт огромного дерева, а кора мерцает и светится оранжевым; в воздухе летают, кувыркаются красные угольки, точно игривые призраки; словно биение обессиленного сердца, разгорается и меркнет, разгорается и меркнет желтый свет в стволах выгоревших изнутри деревьев; взрывается смолистый эвкалипт — и фонтаном брызжут во все стороны алые искры; вдруг расцветает языкатый оранжево-белый костер — что-то до сих пор сопротивлялось огню и вот покорилось, запылало. Да, ночью это красиво, это она запомнит на всю жизнь.

Внезапно ветер еще усилился — и все женщины, завернувшись в мешки, по ветвям глицинии, точно по канатам, бросились на сверкающую серебром железную крышу, мужчины ведь были на усадьбе. Руки и колени обжигало и сквозь дерюгу, но женщины, вооружась мокрыми мешками, сбивали уголья с раскаленной крыши — ведь самое страшное, если железо не выдержит и пылающие головешки провалятся на деревянные перекрытия. Но теперь яростней всего пожар бушевал на десять миль восточнее, в Бил-Биле.

Большой дом Дрохеды стоял всего в трех милях от восточной границы имения, ближайшей к городу. Здесь к ней примыкал Бил-Бил, а за ним, еще восточнее, Нарранганг. Скорость ветра достигала теперь уже не сорока, а шестидесяти миль в час, и вся джиленбоунская округа знала: если не хлынет дождь, пожар будет свирепствовать неделями и многие сотни квадратных миль плодороднейшей земли обратит в пустыню.

Пока огонь проносился по Дрохеде, дома у реки держались — Том как одержимый вновь и вновь наполнял свою цистерну и поливал их из шланга. Но когда ветер еще усилился, они все-таки вспыхнули, и Том, горько плача, погнал машину прочь.

— Благодарите господа Бога, что ветер не подул сильней, покуда огонь только надвигался с запада, — сказал Мартин Кинг. — Тогда бы не то что дом — и нас всех поминай как звали. Хоть бы в Бил-Биле народ уцелел!

Фиа подала ему стакан неразбавленного рома; Кинг далеко не молод, но он боролся, пока нужно было бороться, и на редкость толково всем распоряжался.

— Глупо, конечно, — призналась ему Фиа, — но когда показалось, что уже ничего не спасти, странные меня мысли одолевали. Я не думала, что умру, ни о детях, ни что такой прекрасный дом пропадет. А все про свою рабочую корзинку, про неконченое вязанье и коробку со всякими пуговицами, я их сколько лет собирала, и про формочки сердечком для печенья, мне их когда-то Фрэнк смастерил. Как же я, думаю, буду без них жить? Понимаете, все это пустяки, мелочи, а ничем их не заменишь и в лавочке не купишь.

— Да ведь почти у всех женщин так. Занятно, правда, как голова работает? Помню, в девятьсот пятом моя жена кинулась обратно в горящий дом, я как полоумный ору вдогонку, а она выскакивает с пяльцами, и на них начатое вышиванье. — Мартин Кинг усмехнулся. — Все-таки мы остались живы, хоть дом и сгорел. А когда я отстроил новый, жена первым делом докончила то вышиванье. Такой был старомодный узор, вы, верно, знаете. И слова вышиты:

"Мой дом родной». — Он отставил пустой стакан, покачал головой, дивясь непостижимым женским причудам. — Ну, мне пора. Мы понадобимся Гэрету Дэвису в Нарранганге, и Энгусу в Радней Ханиш тоже, или я сильно ошибаюсь.