Мэгги никогда и в голову не приходило оставить свои деньги при себе; казалось, это само собой разумеется — когда она станет женой Люка, деньги тоже перейдут к нему. В Австралии все женщины, кроме самых образованных и умудренных опытом, воспитаны в сознании, что они чуть ли не рабыни своих мужей, а уж Мэгги и вовсе не могла думать по-другому. Ее отец всегда был для жены и детей господином и повелителем, а после его смерти главным в семье, его преемником, Фиа признала Боба. Мужчине принадлежит вся власть над деньгами и домом, над женой и детьми. Мэгги никогда не сомневалась в этих хозяйских правах.
— А я и не знала, что надо что-то подписывать, Люк! — воскликнула она. — Я думала, все, что у меня есть, сразу станет твоим, раз мы поженимся.
— Прежде так оно и было, а потом безмозглые трепачи там, в Канберре, все это отменили, дали женщинам право голоса. Я хочу, Мэгенн, чтоб между нами все шло открыто, по-честному, вот и предупреждаю загодя.
Мэгги засмеялась.
— Да ты не беспокойся, Люк, я же не против. Она приняла это как положено хорошей старомодной жене, Дот так легко не сдалась бы.
— Сколько у тебя денег? — спросил он.
— Сейчас четырнадцать тысяч фунтов. И каждый год я получаю еще две тысячи. Люк присвистнул.
— Четырнадцать тысяч фунтов! Ого! Это куча денег, Мэгенн. Давай уж лучше я сам буду о них заботиться. На той неделе съездим к директору банка, и напомни мне договориться, чтобы вперед все записывали на мое имя. Ты же знаешь, я ни гроша не трону. Мы потом на эти деньги купим ферму. Теперь мы с тобой несколько лет попотеем, будем беречь, откладывать каждый грош. Идет?
Мэгги кивнула:
— Хорошо, Люк.
Но кое о чем Люк забыл, и свадьба едва не сорвалась. Он не был католиком. Узнав об этом, отец Уотти в ужасе воздел руки к небесам.
— Да как же это. Люк, почему вы мне раньше не сказали?! Бог свидетель, нам придется лезть вон из кожи, чтобы успеть вас обратить в католическую веру и окрестить до свадьбы!
Люк в изумлении уставился на священника.
— Да какое обращение, святой отец? Я никакой веры не исповедую, мне и так хорошо, ну, а если вас это беспокоит, считайте меня хоть баптистом, хоть адвентистом, мне все едино. А вот в католики не пойду, и не просите.
Напрасно его уговаривали, Люк и слушать не хотел ни о каком обращении.
— Я не против католической веры и не против Эйре, и, конечно, в Ольстере с католиками обходятся круто. Но я-то оранжист и от своих отступаться не желаю. Будь я католик и зови вы меня в методисты, я бы вам то же самое сказал. Мне не католиком противно стать, а перебежчиком. Так что вы уж обойдитесь, святой отец, у вас паствы без меня довольно.
— Тогда вам нельзя жениться.
— Да почему? Если вы не хотите нас обвенчать, так наверно преподобный отец в протестантской церкви согласится, или хоть мировой судья Гарри Гоф.
Фиа хмуро улыбнулась, ей вспомнились давние споры с Пэдци и священником, который их венчал; тогда она вышла победительницей.
— Но я должна венчаться в церкви. Люк! — испуганно запротестовала Мэгги. — Иначе мне придется жить во грехе!
— Ну, по мне куда лучше жить во грехе, чем стать отступником, — заявил Люк; иногда он становился на диво несговорчивым: как ни манили его деньги Мэгги, прирожденное упрямство заставляло стоять на своем.
— Да бросьте вы глупостями заниматься! — Фиа сказала это не Люку, а священнику. И продолжала:
— Сделайте так, как сделали мы с Пэдди, и не о чем будет спорить. Если отец Томас не желает осквернить свою церковь, пускай обвенчает вас у себя в доме.
Все удивленно уставились на нее, но узел был разрублен: отец Уотти уступил и согласился обвенчать Мэгги с Люком в доме при церкви, хотя и отказался благословить кольцо Люка.
Получив одобрение церкви, пусть и не полное, Мэгги почувствовала, что грешит, конечно, но не столь тяжко, чтобы попасть в ад, а старушка Энни, домоправительница отца Уотти, постаралась придать его кабинету наивозможное сходство с храмом, всюду понаставила большущие вазы с цветами и медные подсвечники. И все же обряд получился тягостный, пастырь ничуть не скрывал неудовольствия и всем дал почувствовать: он уступил, только чтобы не попасть в неловкое положение, если эта пара сочетается браком просто в мэрии. Нет им свадебной мессы, нет настоящего благословения.
И все же свершилось. Мэгги стала миссис О'Нил и едет в Северный Квинсленд, там ее ждет медовый месяц, отложенный на то время, какое требуется на дорогу. Люк не пожелал в субботу вечером остановиться в гостинице «Империал»; только раз в неделю, субботним вечером, по ветке до Гундивинди идет поезд, который как раз поспевает к воскресному почтовому Гундивинди — Брисбен. Тогда они прибудут в Брисбен в понедельник как раз вовремя, чтобы поспеть на скорый до Кэрнса.
Поезд до Гундивинди оказался переполнен. И в нем не было спальных вагонов, пришлось всю ночь сидеть, всю ночь быть на людях. Час за часом, дергаясь, грохоча и раскачиваясь, состав тащился на северо-восток, и счету не было остановкам — то машинисту пришла охота вскипятить себе чайку, то ему надо пропустить забредшую на рельсы отару овец, то вдруг захотелось поболтать с гуртовщиком.
— Не понимаю, пишут «Гундивинди», а почему же говорят «Гандивинди»? — от нечего делать спросила Мэгти, пока они сидели на этой станции в зале ожидания. Оказалось, в воскресенье там податься больше некуда, все закрыто, а зал был ужасен, стены выкрашены мутно-зеленой казенной краской, деревянные черные скамьи жесткие и неудобные. Бедняжке Мэгги было тревожно и неуютно.
— Почем я знаю? — вздохнул в ответ Люк. Говорить ему не хотелось, да еще сосало под ложечкой от голода. По случаю воскресенья даже чашку чая выпить было негде; только в понедельник утром, когда уже ехали брисбенским почтовым, на одной станции удалось перекусить и утолить жажду. Потом был Брисбен, переход через весь город с Южного вокзала до вокзала на Рома-стрит и, наконец, поезд на Кэрнс. Тут оказалось, что Люк взял два билета на сидячие места в вагоне второго класса. От усталости и досады Мэгги не выдержала: